М. ХАЛИЛОВ СТАВИТ ТЕМУ ТЕМНЫХ ЛАБИРИНТОВ
Блуждания в тёмных
лабиринтах внутреннего разлада.
Пожалуй, ни один из видов современного искусства не реагирует на вызовы времени так остро и болезненно, так непосредственно и эмоционально, как поэзия.
Повышение градуса напряжённости и остроты поэтической полемики - явный признак того, что начался процесс морального оздоровления общества, начался интенсивный поиск духовно-нравственных, философских и эстетических основ для дальнейшего позитивного развития. Процесс этот циклический, строго детерминированный с политико-экономическими, социальными и историческими процессами эволюции общества в целом.
Так было в начале ХХ в., когда коренные, революционные социально-экономические преобразования привели к высочайшему взлёту духа, выразившемуся в творчестве философов К. Леонтьева, П. Флоренского, В. Вернадского, лингвиста и филолога князя Н. Трубецкого, географа П. Савицкого – примеры можно продолжить, вспомнив целую плеяду гениальных композиторов и певцов, художников и архитекторов, религиозных подвижников, учёных-естествоиспытателей и инженеров-практиков. Но даже в этом ряду, совершенно особняком, стоит Серебряный век русской поэзии, выкристаллизировавшийся в ходе сложных, порой трагических, поисков и экспериментов тогдашних поэтов, писателей и литературоведов.
Похожие процессы происходили и в шестидесятые годы, во времена хрущевской оттепели. И результатом бурных дебатов и острых дискуссий явилась великолепная поэзия « шестидесятников».
Если рассматривать историю русской поэзии в этом ключе, то просматривается чёткая цикличность её развития, где отчётливо видны пиковые моменты подъемов. Временной интервал между подъёмами, примерно, пятьдесят лет. Конечно же, и в периоды спада поэзия не угасала. В такие периоды поэты и литературоведы детально разрабатывали результаты качественного скачка, произошедшего во время очередного подъёма, тем самым подготавливая почву для нового скачка.
Тредиаковский, Сумароков и Державин – следующий подъём Боратынский, Пушкин и Лермонтов, ещё один подъём – Некрасов, Тютчев и Фет, и ещё через пятьдесят лет – поэзия Серебряного века, с её вершинным явлением – поэзией Блока, и ещё через полвека – Вознесенский, Гамзатов, Твардовский и Кузнецов.
Таким образом, мы сегодня являемся свидетелями очередного подъёма уровня и значения поэзии.
Трудно предсказать, какие новые открытия ожидают нас в ближайшие годы. Какие изменения претерпят методы поэтического постижения мира, в какие формы они выльются? Но совершенно очевидно, что вектор развития неизбежно должен находиться в русле позитивного, жизнеутверждающего пафоса поэзии.
Всеобщие законы развития, с неизбежностью, предопределяют именно такое развитие событий.
Отголоски происходящего в духовном пространстве страны и общества слышны и у нас, в Ярославле, где поэзия явно находится на подъёме.
И в этих условиях особую значимость приобретают не только формальные стороны поэзии, сколько её содержательная часть, этические и эстетические составляющие поэтических произведений.
Мы должны признать оправданность и закономерность тех усилий, которые наши авторы прилагают для поиска новых форм, средств и методов поэтического самовыражения, которые бы адекватно отражали особенности внутренней эмоциональной и психологической реакции современного человека на внешние вызовы.
Эксперименты с составляющими поэтической речи: с словом, ритмом, рифмой, тропами, архитектоникой стиха, архетипами, с метафорой и образным рядом, - практикуют почти все поэты. И это понятно – поэзия сама и есть вечный поиск. Но тут возникает целый ряд вопросов, без ответа на которые этот поиск не то, чтобы не имеет смысла, а уводит автора далеко в сторону от самой поэзии и, зачастую, разрушает творческий потенциал автора – особенно начинающего.
Только усвоив весь накопленный поэтический опыт, владея тем инструментарием, который имеется у современной поэзии, можно надеяться на то, что в результате творческих поисков родится нечто новое, что обогатит поэтический арсенал и позволит приблизится к пониманию и дешифровке того смутного, интуитивного знания, которым перегружен поэт.
Примером такого рода поиска, таких экспериментов является значительная часть творчества выдающегося поэта современности К. Кедрова.
Пытаясь осмыслить наше время и стремительно меняющуюся жизнь, где виртуальное пространство смыкается, а порой и переходит, в пространство реальное К. Кедров ищет способы адекватной передачи тех, почти неуловимых, граней мысли и чувства современного человека, до которых поэзия ещё не добралась. Такой поиск-поиск новатора, который стоит на незримой черте, разделяющей упорядоченное поэтическим словом пространство от хаоса, в котором ещё клубятся зачатки новой действительности:
«… радуга из всех горизонтов
пчела утяжелённая
только полётом
как когорты снежинок
уходят в Галлию
отслаивая в сугроб
ледяной поступью
ступая по лету
Лето в Лето влетая
лета в лета
ударяя в литавры Таврии
Тавромахии
алхимии Андромахи
над аэродромом
где все самолёты
давно улетели.»
(Метаметафора)
Поэт с математической точностью передаёт, казалось бы непередаваемое, - процесс зарождения мысли: ассоциация порождает ассоциацию, метафора перетекает, усиливаясь, в другую метафору и всё это закольцовывается в метаметафору, подводя к философским размышлениям о преходящем времени, о незначимости технических достижений цивилизации в сравнении с красотой природы, о бренности человеческих созданий по отношению к « пчеле утяжелённой только полётом».
Здесь каждое слово выверено, каждая метафора объёмна и точна, и даже отсутствие знаков препинания оправдано логически, ибо здесь нет остановок и пауз – это непрерывное движение мысли. Ассоциативный ряд порождает мысль. Мысль развивается и оформляется как законченная мысль: « все самолёты давно улетели, а пчела осталась ». И только когда мысль завершена автор, в самом конце стихотворения, ставит точку. Всё закономерно, предельно точно. Но тем не менее здесь нет поэзии, ибо не рождаются эмоции.
У К. Кедрова превращение ( метаморфозы ) одного в другое, единство и противоположность дискретного – непрерывного, распадание непрерывного в дискретное и непрерывность дискретного. И всё это пульсирует переходя из одного в другое. Нет фиксированного понятия или состояния, и всё может быть понято и выражено только в этой постоянной изменчивости, когда низ одновременно является верхом, а верх-низом. Пространственно-временной континуум, передать который статичные формы речи не в состоянии. Только многозначная и многофункциональная метаметафора позволяет, возможно, в какой-то степени передать сущность объекта поэзии, поскольку, как предполагается, только метаметафора, семантически пульсирующая в круговых и сквозных переходах времени-пространства, где прошлое, настоящее и будущее наличествуют одновременно, передаёт в максимальном приближение процесс познания объекта. Причём сама метаметафора для выполнения этой задачи одновременно использует как смысловые, так и визуальные и звуковые ряды. Отсюда, и столь частые у К. Кедрова, палиндромы, графические эксперименты и поиск соответствующей звукозаписи, которая единственно и способна трансформировать эти трансцендентные предощущения в языковые символы.
Но следует отметить, что в результате этих авангардистских
экспериментов, зачастую, исчезает гармония смысла и звука-основа поэзии.
Таким образом, авангардистские тексты, во многих случаях, превращаются в маловразумительную абракадабру, в шизофренический ребус, для разгадки которого нужно обладать параноидальной отстранённостью от реальности. Вот это и имел в виду М. Булгаков, гениально спародировавший авангардистов начала ХХ в., когда в уста прооперированного Шарика вложил первое членораздельное слово – «абырвалг», т.е. «главрыба» - прочитанное наоборот.
Повторюсь: конечно, поэзия имеет право на эксперименты. Те же авангардисты значительно расширили горизонты языка, исследуя лингвистические изоглоссы и семантические параллели в разных языках. Но, позволю себе заметить, что объектом поэзии является человек, его душа, его чувства и его восприятия всего многообразия мира. Механическое перенесение методов анализа квантовой теории и теории относительности в исследовании человеческих чувств и переживаний в корне убивает поэзию, подменяя её умозрительными логическими и философскими конструкциями – тем более, если это делается, в отличие от К. Кедрова, в стремлении подчеркнуть свою эрудированность или оригинальность.
Нет ничего печальней дрессированной обезьяны, одетой в смокинг и изображающей джентльмена с хорошими манерами. Весь его серьёзный вид, все его ужимки ещё более наглядно показывают ту пропасть, которая отделяет его от истинного джентльмена.
Подражательство- признак творческого бессилия. Полбеды если подражание неосознанное и продиктовано стремлением к совершенству, но когда подражание осознанно низводит объект своего подражания до его полной профанации – это атавизм сознания и души. К сожалению, такое, среди пишущей братии не редкость. Не является исключением и наша Ярославская область. Можно привести множество примеров когда молодые, и не очень, поэты, стремясь хоть как-то выделится среди других, делают ставку не на работу над словом, не на соответствующую литературную учёбу, а на эпатаж читателя, на нарочитое искажение языка и гармонии стиха. Разумеется, речь не идёт о графоманах. Я имею в виду тех
людей, которые обладают поэтическим даром, но не имея чётких ориентиров в жизни и находясь в плену ложных авторитетов разрушают свою творческую потенцию.
В качестве примера можно рассмотреть творчество Тимура Бикбулатова. Пример не случаен. Т. Бикбулатов позиционирует себя как законодателя мод в области поэзии и, к сожалению, имеет некоторое влияние среди маргиналов. Так, кто же такой Т. Бикбулатов: непризнанный гений или отчаявшийся неудачник?
Поэтический мир Т. Бикбулатова – это мир маленького человека-неудачника, растерянного, заблудившегося, не понимающего почему его возможности остались нереализованными.
Лирический герой Т. Бикбулатова остро переживает свою невостребованность и, неспособный подняться до уровня беспощадного логического анализа, до понимания причин своей невостребованности, скатывается до злобствующего неприятия, до очернительства того мира, которым он был отвержен:
«… пусть этот мир мне задницу почешет
и вылижет немного пригорел
и недосолен я по недосмотру
но это не спасёт кому ж не знать
что по аллеям бродит смутный отрок…»
(Литургический сон. Часть 1)
В горячечном бреду наркотического дурмана его воображение упивается зыбкими миражами того, так и не сотворённого им, мира, где явления, люди и вещи имеют иной масштаб и иную, ему недоступную, значимость. И в эти мгновения он искренне верит, что все муки его внутреннего одиночества связаны с тем, что простым смертным недоступна та высота, на которой парит его душа:
…Фартовокефиривший морду,
Мир метафоричен
Как Forman’s перфоманс,
И Фомас Аквинский, и Моцарт,
Офелии выдавший фору ( но вера аморфна!),
И Я, саммертаймно прилегший Горгоной на Порги.
Мне скучно без оргий.
Мне скучно, Бесс!!!
( Summertime)
В этом иллюзорном, воображаемом мире он перекраивает саму ткань вселенной, снисходительно похлапывая Демиурга по плечу:
Бог не мебель-подвинется,
Не с небес, так с креста
Скинет ножки-травиночки,
Чай не в масть-пустота.
(Памяти Сергея Веселова)
Но приходит неизбежное отрезвление и, очнувшись, он видит реальность зеркально противоположную той, о которой грезил: оплёванные, вонючие подъезды вместо эмпиреев ; пьяные оргии и запах блевотины, вместо возвышенной любви и фимиама; полупьяный, косноязычный бред случайных собутыльников… И отчаяние:
Фортепьянный кошмар. Веера полупьяного бала:
Или брошен гость, или просто непрошенный Бог.
Просто руки скользят, просто верить уже зае…ло.
И судьба набекрень, и в чернильнице чей-то плевок.
(Второй романс)
Лирический герой Т. Бикбулатова это деклассированный маргинал, выпавший, в силу разных причин, из своей социальной обоймы-полуинтеллигент, полуалкоголик, в котором ещё не окончательно угасли высокие помыслы мечтательной юности:
И снова вечер взахлёб калечит,
И смачно дрочит на ставни век.
А так хотелось по – человечьи
Цедить из облака сладкий снег…
( Больно)
Сама поэтическая речь автора – захлёбывающаяся, изобилующая неологизмами и алогичными эпитетами, где нарушено единство образа и расшатана архитектоника стиха, где эпатажные, нарочито дисбалансированные, метафоры разрывают ткань стиха на мозаику отрывочных, внутренне не связанных эмоциональных всплесков – это, скорее, пересказ плохо запомнившегося пьяного сна, чем поэтическая речь:
Опять не ночится и жгут костры тузе-
Мцы-им ещё полжизни до привала.
Ведь Ты, узнав о козырном тузе,
Меня к себе на небо зазывала?
Часы стоят. Поддельный Тициан.
С тобой ли, девочка, мы с Вудстока линяли? …и т. п.
(Полублюз )
Автор и сам прекрасно это знает. Отсюда и судорожные попытки подражания то Маяковскому, то Хлебникову, то Мандельштаму и Лорке. Разумеется, что и из этого ничего не выходит, ибо нет у автора самобытной, цельной идеи, своего, поэтического, видения мира, единственно способного сцементировать случайные, навеянные чужими образами, ассоциации в завершенные, объёмные, многомерные образы.
Внутренним, незримым стержнем поведенческих и логических стереотипов Бикбулатовского героя является обида. И он мстит этому миру и обществу, обидевшим его: «Ах, вы обидели меня? Так вот – получайте!» и герой сквернословит, стремится очернить самое сокровенное, что присуще человеку – любовь, веру, целомудрённость, и делает это напоказ, демонстративно, в пьяном возбуждении:
…Вроде, делов-то – тебя обвить,
Выхлебав, отстрелять.
Только в глаголе «любить» любви
Меньше, чем в слове «б…дь»…
(Глупый джайв)
Это на людях, но просыпаясь в свой, пропахшей сивушными маслами, квартире, в одиночестве и тоске, усиленной похмельем, и трусливо задумываясь о самоубийстве, он нехотя, не совладав с психологическим и эмоциональным надломом, словно под пыткой, выдавливает то истинное, глубинное, что является настоящей сущностью его поэзии – неприкаянность, невостребованность лучших качеств души:
…А вечер, сука, всё метит в печень
И ковыряет тоской ребро.
Ну хоть разочек по-человечьи,
Не наклоняясь, лизнуть добро!
Хотя бы тронуть шерстинку счастья,
Чуть-чуть обжечься о снегирей,
Любить поглубже да жить почаще,
Пока не начало серебреть …
(Больно)
И сразу же совершается чудо - рождается истинная поэзия, родник которой Т. Бикбулатов так легкомысленно завалил чужеродным мусором.
Разумеется, - Т. Бикбулатов не оригинален. Это мироощущение целого поколения, поколения выросшего в эпоху распада империи, когда были утеряны ценностные ориентиры общества и отдельно взятой личности, когда разрушение привычного казалось расчисткой площадки для вновь нарождающегося, более свободного и возвышенного мира. Не вина, а беда Т. Бикбулатова, что он не смог вырваться из того хаоса распада и не нашёл свою нишу во вновь строящемся мире:
…Простите за небо: я этот сквозняк
Разорванным сердцем недоконопатил.
(Поздно)
Поэтическое мировосприятие Т. Бикбулатова это, во многом, типичное явление для поколения возмужавшего в эпоху социальных катаклизмов конца 80х начала 2000х годов.
Мир лирического героя Т. Бикбулатова это мир подворотен и полупьяных тусовок, изнанка общества, где господствуют животные инстинкты, где опошляются любые возвышенные проявления души. Это тоже неслучайно. И это имеет психологическую подоснову-протест против общества, которым они отвергнуты. Неприятие морали и эстетики – это месть отверженных низов более успешному, вписавшемуся в структуру нового мира, большинству.
Но любой протест бесплоден, если он порождён только инстинктивной тягой к разрушению, если спровоцирован обидой и ненавистью. Такой протест не способен к какому-либо созиданию.
Есть лишь один способ выхода из тёмного лабиринта внутреннего разлада-идти к брезжущему вдали свету. Свету добра, любви и надежды.
Новое рождается при синтезе сакрального с футурологическим. Отказываясь от сакрального:
« … Намазюкаем музык:
Охренеют охрипши скрипки,
Обезлюдеют скрепки блузок,
Обезблюзив разлюб улыбок!...»
(Т. Бикбулатов. Литургический сон. Часть 1 )
автор лишается творческого потенциала, лишается поэтического слуха и голоса, оглохнув и «охрипши» от «намазюканных музык».
А вот отношение настоящего мастера к сакральному:
…Молитва – это корабль
с младенцами на борту
когда он плывёт в любовь
кормой океан целуя…
(К. Кедров.Молитва – это корабль)
Два полярных отношения к молитве, и как результат: один приходит к общечеловеческим ценностям, к высокой любви и морали, а другой, впрочем, в связи с творчеством Т. Бикбулатова даже говорить о морали-аморально.
М. Халилов